СИЛА КАК ЭСТЕТИЧЕСКАЯ КАТЕГОРИЯ.
Первое впечатление, возникающее при знакомстве с работами Гарри Зуха можно охарактеризовать как чувство реанимации, когда уставшие органы восприятия нечто восприняли и сами воспряли. Важнейшей причиной такого эффекта является сила экспрессии – давно уже забытой в практике актуального искусства, в чем-то наивной и беззащитной, но именно поэтому легко преодолевающей защитные барьеры искушенности. Явленность подобной силы требует от художника, прежде всего, бесстрашия, ни о каком укрытии не может быть и речи – и Гарри Зух спокойно игнорирует защитный скафандр постмодернизма, выходя в открытый космос изобразительного искусства без соблюдения многочисленных предосторожностей, выработанных художественной политикой последнего времени.
Лошади, выпущенные художником в мир, это носители чистых аффектов, они представляют весь спектр выразительности – если угодно, простую чувственную азбуку души. Азбука хоть и проста, но докопаться до нее можно, лишь обладая высоким художественным даром, так сказать, абсолютным изобразительным слухом – а ведь нужно еще правильно воспользоваться добытыми азбучными истинами, составить и передать послание, которое неизбежно заденет за живое. Именно это и делает Гарри Зух, отправляя свои животрепещущие послания, адресованные всякому незамутненному зрению.
Что же, среди адресатов оказываются и философы, и, прежде всего, пожалуй, Платон. Ведь именно у Платона его теория идей опирается на несколько решающих иллюстраций, в частности, речь то и дело заходит о соотношении лошади и лошадности. С точки зрения Сократа и Платона, каждая отдельная кобылица прекрасна ровно в той мере, в какой она приближается к своему небесному эйдосу-первообразцу, к самой идее лошадности. Стало быть, есть некая единственная заоблачная Лошадь, а мы в этом мире можем встретить только ее несовершенные копии-распечатки – так же обстоит дело и с прочими земными вещами, каждая из которых является всего лишь намеком на собственную истину…
Такая позиция далеко не бесспорна с философской точки зрения, и аргументы против нее давно известны – но вот аргумент художника все как-то не попадал в орбиту этого многовекового спора. Художник Гарри Зух предъявляет свой весомый аргумент, и явно оказывается не на стороне Платона. Та сфера самоочевидной зримости, которую представляет Гарри Зух, свидетельствует против единого первоисточника лошадности. Кони и кобылицы, выпущенные в свет, неисчислимы, и их роскошная избыточность имеет значение, можно даже сказать первостепенное значение. Мы ясно понимаем, что такое генезис как подлинное порождение, как расточительная мощь природы. Подражание природе слишком часто ошибочно трактовалось с точки зрения тщательности отделки: сколько надо потрудиться и приложить мастерства, чтобы лист дерева вышел как живой…Поэзис, уподобляющийся генезису, должен быть озабочен отделкой каждого листочка, лепестка, воспроизводством всей подробной членистоногости. Но при этом забывают о беспечности природы, о ее фантастической расточительности. Какая разница, куда ветер отнесет листья? А семена-крылатки – сколько их падает на асфальт, на камень, одно их них непременно упадет в нашу раскрытую ладонь, если мы стоим рядом и никуда не торопимся. И лишь единицы прорастут: искусство отличается от природы как раз своей экономностью, сугубой заботой о прорастании семян.
Тем и замечательна живопись Гарри Зуха, что в ней присутствует раскованная мощь генезиса, соединенная с высочайшей кондицией всхожести семян. Одни лошади игривы, другие трогательны, третьи дышат в раскрытую ладонь, четвертые и пятые – буйство лошадности таково, что приходится забыть о неподвижном эйдосе, и кажется, им всем не хватило бы места даже на Ноевом Ковчеге. Кроме того, возникает искушение переосмыслить значение такой величины как одна лошадиная сила: художник убеждает нас, что это эстетическая категория и ею вполне возможно измерять степень воздействия искусства.
Александр Секацкий.